После окончания занятий я направилась в редко используемый двор и села на скамейку, чтобы обдумать свои дальнейшие действия.
— В моём нынешнем состоянии идти домой не лучшая идея.
— Верно. Но ты также не можешь оставаться здесь. Я уверен, что кто-то уже сообщил Арнольду о твоём местонахождении. Если ты останешься в кампусе надолго, кто-нибудь из поместья может прийти с вопросом, почему ты не возвращаешься домой.
— Это правда.
— А что если мы пока спрячемся у Дюка?.
— Что?
Мы же не помолвлены, поэтому остаться с Дюком должно быть очевидным "нет", верно?
Гиллес продолжает с серьезным выражением лица.
— Поскольку мы говорим о Дюке, он, вероятно, уже выяснил твое нынешнее положение, плюс, в конце концов, тебе придётся обручиться с ним, Алисия. Ты ведь знаешь это, верно?
— У меня нет намерения обручаться с ним.
— ...Я не думаю, что это то, чего ты сможешь избегать вечно, — тихо шепчет Гиллес.
...Я не смогу этого избежать?
Если это говорит Гиллес, то у меня возникает ощущение, что это действительно невозможно.
— Алисия! — окликает меня знакомый голос.
Я оборачиваюсь, но не успеваю даже увидеть лицо собеседника, как его руки уже обнимают меня.
Вот это сердечное воссоединение, которого я ожидала после всех этих лет...! Хотя технически он уже видел меня однажды в столовой.
Уф. Но эта поза на самом деле гораздо более неудобная, чем я ожидала. Его руки слишком сильные.
— ...Ум, братец Генри, это немного больно, — говорю я, и, к счастью, он немного ослабляет свою хватку.
Хм? Мы все ещё обнимаемся? Разве этого не достаточно?
— Я был слишком удивлён, когда увидел тебя раньше, — признается Генри, всё ещё крепко прижимаясь ко мне. По его прикосновениям я понимаю, как сильно он переживал за меня последние два года.
Положив руки мне на плечи, он медленно отстраняется от меня, чтобы как следует рассмотреть моё лицо. И впервые я тоже хорошо его разглядела... Он кажется выше, чем я его помню? Я тоже стала намного выше, значит, Генри, должно быть, значительно подрос.
— Ты теперь выше, — замечает Генри, повторяя мои мысли. И пока он говорит, он ласково ерошит мои волосы.
— Ты действительно так беспокоился обо мне?
— Очевидно. Ты же сидела в этой хижине совсем одна! Хотя, по сравнению с тем, как волновался Дюк, я практически не волновался.
— Дюк беспокоился? Он так беспокоился обо мне?
От удивления мой голос становится немного громче, чем это было необходимо.
Он не проявлял никаких признаков этого в те два раза, когда я видела его сегодня. То есть, Дюк даже не обнял меня в ответ или что-то в этом роде.
— Я думаю, он больше всех беспокоился о тебе.
Если подумать, когда я впервые увидела его в лесу за академией, он казался спокойным, но дышал тяжело, а его волосы выглядели слегка взъерошенными. Неужели он бежал всю дорогу туда...?
В то время я была слишком удивлена его внезапным появлением, чтобы заметить это, и я также была слишком озабочена Мел, чтобы слишком глубоко размышлять о чём-то ещё.
— Но как бы то ни было, Аля, ты слышала, какие слухи ходят о тебе? Они безумны!
— Да, слышала.
— И чтобы избавиться от них, Дюк...
— Избавиться от них!?
— Эй, эй. Хотя бы дослушай до конца, а? Чтобы избавиться от слухов, как ты думаешь, что Дюк сделал с теми парнями, которые ходили и клеветали на тебя?
...Подожди, он спрашивает меня? Откуда мне знать?... Но, в общем, Дюк довольно добрый человек, поэтому я уверена, что он не поступил с ними слишком жестоко.
— Он отстранил их от занятий на некоторое время?
На мой ответ братец Генри фыркнул от смеха.
— Было бы неплохо, если бы это было всё, что он сделал.
— Алисия, ты, наверное, единственная, кто думает, что Дюк настолько хороший человек. Он ведёт себя холодно по отношению ко всем, кроме тех, кому он доверяет. Ему плевать на всех остальных. Поэтому, если эти ничтожные букашки начнут злословить о девушке, в которую он влюблён, это ни за что не закончится отстранением. Самое меньшее, что он сделает, это добьется их исключения из академии навсегда, — безэмоционально вмешивается Гиллес.
Почему-то кажется, что он лучше меня понимает характер Дюка.
— Дюк холодный человек? Это довольно неожиданно.
— Правда? Когда я впервые увидел Дюка, мне показалось, что по позвоночнику пробежал лед, — говорит Генри, вздрагивая.
— Потому что он был слишком красив? — спрашиваю я.
Генри слегка улыбается.
— Ну, конечно, он был очень красив, но дело не в этом. Несмотря на то, что он был таким же ребенком, как и все мы, его выражение лица было удивительно взрослым. Он не чувствовался ребенком. Как будто к нам подошел маленький взрослый. И это было не просто так. Даже тогда его глаза были ледяными. Мне казалось, что я смотрю на ледник, когда я видел их.
Хм, когда я впервые встретила его, он совсем не казался таким.
— Но Генри, разве вы не все друзья?
— Ага, пожалуй. Теперь это так. Но прошла целая вечность, прежде чем он соизволил поговорить с нами.
— Но ведь он больше не дружит с Альбертом и остальными лакеями Лиз Кэтер, верно? Казалось, он едва удосужился ответить, когда они говорили с ним напрямую, — замечает Гиллес.
— Да, они уже не так близки. Но Дюк уже взрослый, поэтому он не позволяет своей враждебности так легко проявляться на лице. Хотя когда он слышит, как они ругают Алисию, то, кажется, ничего не может с этим поделать. Клянусь, иногда кажется, что он вот-вот их убьет.
— Но Дюк ничего не говорит? Он просто сидит и слушает, как они говорят о ней гадости?
— Нет, он—…
— Подожди, а что тогда станет с теми, кто плохо обо мне отзывается? — спрашиваю я, словно внезапно вспомнив, что брат так и не дал решительного ответа на этот вопрос.
...Ах. Я оплошала. Мне тоже было интересно, почему Дюк ничего не говорит, когда мои братья и их друзья говорят обо мне плохо.
— Ох. Двое из них умерли. И после этого, я думаю, никто больше не смеет говорить о тебе плохо в присутствии Дюка, — говорит Генри с лёгкой усмешкой.
