Снегопаду не было конца.
Танцующие в угольном небе снежинки окутывали его отчаянием, и это было так же прекрасно как жестокость, как изгнание от всего мира. Слёзы замерзали на щеках, а крик — на губах, и всё, что ему оставалось, это поддаться безжалостному белому холоду.
Кабина джаггернаута лишилась передней стенки, и Рей перевернулся на спину, чтобы напоследок полюбоваться небом. Он смотрел, как во тьме возникали снежинки и падали на его лицо.
— …Шин.
Рею было 10, когда родился его долгожданный младший брат.
Он очень много возился с Шином — даже больше родителей — так что тот рос плаксивым и даже немного избалованным ребёнком. Для младшего брата Рей был героем, который всегда находился рядом, умел всё и мог защитить от чего угодно.
Когда Рею было 17, началась война, и его семью перестали считать людьми.
Под дулом ружья их загнали в грузовик словно скот, а вещи погрузили на поезд.
Всё это время Шин плакал от страха, а Рей крепко сжимал в объятьях его маленькое тельце. «Я защищу брата. Что бы ни случилось, от чего угодно».
Лагерь состоял из неотёсанных бараков, завода, колючей проволоки и минного поля.
Им сообщили, что республиканское гражданство можно вернуть, если отправить кого-то из семьи на фронт, так что отец вызвался первым добровольцем. «Надо мне хотя бы вас отсюда вытащить», — смеясь, сказал он перед уходом, и больше они его ни разу не видели.
Известие о смерти отца пришло одновременно с повесткой для матери.
Обещанное гражданство так и не вернули. Правительство придумало новую отмазку: если на фронт ушёл один человек, то и гражданство, соотвественно, даровалось только одному члену его семьи. А их мать должна была защитить двоих детей.
Как бы то ни было, она тоже погибла. Известие о её смерти пришло одновременно с повесткой для Рея.
Он неподвижно стоял в своей комнате, пытаясь справиться с застилающей глаза яростью. Повестка.
Их снова обвели вокруг пальца.
Сколько это будет продолжаться? Это правительство. Альба. Этот мир.
Почему я?.. Я знал, что так будет, так почему я не остановил маму?!
— …Братик.
Шин.
Не подходи. Уйди куда-нибудь. Сейчас не до тебя.
— А что с мамой? Она больше не вернётся? Почему?
Я же говорил тебе. Сколько раз можно повторять. Глупость маленького ребёнка разъярила его ещё больше.
— Почему она умерла?
И тут в его голове как будто что-то выключилось.
Из-за тебя…
Всё потому, что у мамы был второй ребёнок.
Рей повалил брата на пол и изо всех сил сжал его тонкую шею обеими руками. Сломать. А ещё лучше разломать на куски. Желание возмездия захватило его с головой.
Да, мама погибла из-за Шина. Она ушла на верную смерть только для того, чтобы снова сделать человеком его тупорылого братца. Как же приятно было высказать ему всё в лицо! Рей хотел сделать ему больно. Хотел, чтобы он погиб в муках.
— Ты что творишь?! Рей!
Кто-то схватил его за плечи, оторвал от брата и отбросил в сторону. Только тогда он пришёл в себя.
Сейчас. Я. Что я…
Он с трудом различил спину в чёрной рясе, а за ней — неподвижно лежащего на спине Шина. Мужчина поднёс руку ко рту брата, дотронулся до шеи и, побледнев, начал его реанимировать.
— Святой отец…
— Вон!
Рей в смятении переводил взгляд с Шина на святого отца и обратно. Брат по-прежнему не шевелился.
Рея словно парализовало, и святой отец, бросив на него полный презрения взгляд, проревел:
— Или, может, ты хочешь его добить?! Пошёл вон отсюда!
Он был в неподдельной ярости.
Рей поспешно вышел из комнаты, словно его оттуда вытолкали, и осел на пол.
— Аа…
Проигравшие войну Альбы притесняли «восемьдесят шесть», а те, в свою очередь, издевались над самыми слабыми и немногочисленными своими соплеменниками. Рей всегда презирал эту цепочку насилия. Вместо того чтобы дать отпор своим угнетателям и обидчикам, все просто искали козлов отпущения среди тех, кто был слабее. Что может быть омерзительнее.
Рей сделал то же самое.
Смерть родителей, заносчивость республиканцев, несправедливость мира и, в первую очередь, собственное бессилие вызвали в нём настолько сильную ярость и ненависть, что он не смог сдержать это всё в себе и выплеснул на своего маленького и слабого брата. Брата, которого он должен был защищать.
Прочувствовав весь ужас того, что он натворил, Рей задрожал и обхватил голову руками.
— ААААААААААААААААААААААААААААААААААА!
Я. Должен был. Его защищать.
К счастью, Шин вскоре очнулся, но Рей и так и не смог показаться ему на глаза. Святой отец запрещал им видеться, да и сам Рей очень боялся встречи.
Он отправился на фронт, просто чтобы сбежать.
В день ухода святой отец и Шин вышли его проводить, но он так и не смог выжать из себя ни слова. Испуганное лицо брата, в которое он так и не отважился посмотреть прямо, больно ранило его сердце.
После такого он не мог оставить всё как есть и умереть. Он должен был выжить и вернуться.
С этой мыслью он выходил в каждый бой и продолжал отчаянно сражаться, пока все вокруг гибли.
Но…
Снег всё падал и падал, а сознание начало затуманиваться от кровопотери. Видимо, у него всё-таки не получится.
Он заметил выцветшую эмблему на корпусе джаггернаута. Безголовый всадник-скелет. Это была картинка с обложки детской книги. Герой одной сказки.
Рею эта странная история никогда особо не нравилась, но маленький Шин почему-то приходил от неё в восторг.
Помнит ли он о том, как просил читать её каждый вечер?
Помнит ли, что Рей его любил?
Лицо умирающего исказилось в гримасе.
Тот последний день. Он должен был заговорить с Шином.
Он должен был сказать своему маленькому брату, что тот ни в чём не виноват.
Рей проклял его в тот вечер, а потом просто сбежал.
Он обвинил его в гибели родителей, и Шин наверняка до сих пор носит в себе этот груз.
Как сильно пострадала его душа после того, как самый близкий человек попытался его убить?
Плакал ли он после смерти родителей и поступка Рея? Может ли он теперь улыбаться?
— Шин…
В глазах Рея стояла белая пелена, но он смог различить серую тень. Легион. Уже здесь?
Боковым зрением он по-прежнему видел всадника без головы. Герой, что борется за справедливость, защищает слабых и бросает вызов врагам.
Рей хотел быть героем, который защищает своего брата.
Он сам разрушил эту мечту, и всё же, несмотря ни на что, он вновь хотел встретиться, и потому протянул руку…
Теперь это была его новая форма.
