Внезапно мой разум сфокусировался на размытом солнечном свете, озарявшем мои веки. Я открыла глаза и несколько раз моргнула, пока чувства приходили в себя после сна. Это тело, что парило в волнах из звуков словно пластиковый пакет, медленно начало возвращать себе вес — заставляя меня полностью ощутить свои габариты, пока я всё так же оставалась закутанной в постели.
«Э-эх, вот бы я могла поспать чуть дольше», — сказала я себе, понурив брови. Но было слишком поздно. Я чутко сплю, а в таком состоянии возвращение в мир грёз не представлялось мне возможным.
Отдавшись судьбе, я сняла наушники. С ушей спало напряжение, и течение крови в них начало постепенно возвращаться. Я выключила музыку и продолжила лежать в кровати, только вот ушные перепонки всё так же были напряжены всеми теми «звуками», наполнявшими реальный мир. Отвратительные, гулкие, стучащие звуки внешнего мира.
Я вздохнула и подняла своё грузное тело. В располагавшемся напротив меня безнадёжно украшенном зеркале, я увидела отражавшийся балдахин над кроватью. А на это всё смотрел уставший человек с затуманенными глазами, сидевший в центре всего этого.
— …Утра.
Губы в отражении двинулись синхронно с моими.
Началось ещё одно одиозное утро.
Я вытянула руки и посмотрела в окно. Яркий, весенний солнечный свет проникал сквозь листья кизила, постоянно мерцая. В воздухе ещё ощущалась прохлада, но это дерево всегда расцветало рано и теперь показывало знаки приближавшегося цветения. Волнистые ярко-розовые лепестки сразу наводили в голове на мысли о «изящном цветке».
Изящный цветок. Мне искренне нравилось звучание этих слов, но с этой фразой у меня всегда ассоциировались негативные представления. Иногда даже вызывала некую злость.
Меня зовут «Цубоми». Оно означает бутон цветка, что так никогда и не расцвёл. Однажды я спросила у мамы, почему она назвала меня именно так. Насколько я помню, она объяснила это тем, что: «Это знак того, каким потенциалом ты обладаешь — потенциалом вырасти и стать изящным цветком».
Полагаю, нормальная девочка прыгала бы на месте с криками: «Вау! Это такое милое имя! Спасибо, мамуля!» И именно так все реагировали, когда слышали моё имя. Абсолютно, без исключения. Мне всегда говорили что-то вроде: «Это такое очаровательное имя».
Слово, что любило весь мир. Изящный и полный потенциала.
«…А что такого изящного в тебе?»
Образ в зеркале вызывающе сердито смотрел сонным взглядом. Никакой это не расцветающий цветок. Вообще, больше был похож на какой-то ядовитый сорняк. Ничто в этом имени, «Цубоми», не подходило мне. Каждый раз, когда меня звали так, чувство было такое, будто надо мной насмехались. По типу: «Что такого милого и цветущего в тебе, а?»
Мне не хотелось говорить этого маме, но, сказать честно, я ненавидела в этом имени абсолютно всё.
Пока мой разум наполнялся тленом, я видела в зеркале маленькую изящную Цубоми, чьё лицо также хмурилось; выражение на нём было таким же мрачным как перегоревшая лампочка. Я решила наконец подняться с кровати.
Нацепив тапочки, что я бросила в сторону прошлой ночью, я начала идти к двери. Вся комната полностью проветривалась — была комфортная температура, не слишком тепло. Я плелась по ковру, украшенном некими символьными узорами. Когда я почти добралась до двери, раздался стук.
— И-ик?!.
Я инстинктивно испустила вялый вскрик от неготовности к такому. В комнате не было жарко, но по всему телу начал образовываться неприятный пот.
Разум обратился в панику. Мысленно обдумывая то, как будет лучше отреагировать на стук, я мгновенно открыла рот. И больше ничего. Он оставался открыт… Но я никак не могла заставить слова выходить наружу.
— Ты ведь уже проснулась, да, Цубоми? Если это так, то почему не отвечаешь?
По ту сторону двери раздавался холодный, звенящий голос, за которым чувствовалась сила. Я застыла как лягушка перед змеёй.
Никаких сомнений. Там была она. Мне надо подобрать правильные слова для ответа, или… или…
Но чем больше я думала об этом, тем больше в разуме разгорался беспорядок. Время шло.
«…Ладно, я вхожу», — кратко сказал голос, и дверь распахнулась. Там стояла моя старшая сестра, Рин Кидо, обладательница того самого голоса, от которого я застыла на месте. Её немного красноватые волосы были завязаны в хвост, спина была выпрямлена. Ещё так рано, а в её осанке не было ни единого огреха.
Имя Рин означает «величественная», но также оно несёт значения «холодная» и «горькая». Думаю, ей идеально подходит это имя. Она преуспевала во всём — интеллекте, красоте, физической форме. Нет никого, кому подошло бы это имя лучше.
И вот была я, девочка с до ужасного растрёпанной причёской, которая поставила себя на один уровень с сорняками и пыталась заставить свой рот работать.
— Э-э-э… м-м-м-м… доброе, доброе ут…
Сестра вздохнула на мои попытки выдавить из себя какие-то согласные, её лоб был нахмурен — я предположила, что это от жалости.
— Цубоми, ты ведь знаешь, что я здесь не для того, чтобы попытаться напугать тебя, верно?
Конечно, я знала это. Я знала, что она не тот человек, который стал бы пугать меня, и также я знала, почему это её изящное лицо хмурилось на меня. Но даже пусть я знала, я просто не могла наладить связь между головой и губами. Какой бы ни была причина этого, я просто не могла сказать что-то, кроме: «Да. Да, я понимаю».
Рин начала ещё пристальнее смотреть. «Будешь такой тихоней, — процедила она, — и ничем не будешь отличаться от какой-то травы с обочины дороги, Цубоми».
Её слова были словно удар ножом. Моё застывшее тело постепенно начало дрожать.
Мне было… сложно говорить, как факт. Доктор сказал, что с моей головой или голосовыми связками всё в порядке, и это я инстинктивно уже знала. Если я была одна в своей комнате, то могла болтать без умолку. У меня иссякают слова лишь тогда, когда я пытаюсь заговорить с кем-то ещё.
До последнего времени я могла жить с этим. Если кто-то желает мне доброго утра, я могла пожелать в ответ. Ответы «да-нет» никогда не вызывали у меня проблем.
Причина, по которой это усугубилось до такой степени, была проста: однажды мама взяла меня в детский центр, где был мальчик, который начал смеяться над моей манерой речи. Тогда всё и началось. Я не помню, чтобы он говорил что-то особо жестокое или обидное. Взрослые не увидели в этом огромной проблемы, поэтому быстро приказали мальчику извиниться, чтобы забыть об инциденте.
Но сколько бы времени ни прошло, я не могла отпустить это. До того времени, до того момента, я понятия не имела, как звучали мой голос и выбор слов. В результате, смысл, таившийся за словами мальчика, оставили на мне тяжёлую рану. Это означало, что, в сравнении с другими людьми, во мне было нечто странное. Только эта мысль промелькнула в моей голове, кто-то будто выключил все лампочки в моей голове.
В тот день, когда весь смысл стал ясен, я проигнорировала всех взрослых и начала бить парня. И тогда это стало серьёзной проблемой для них. Мама продолжала кланяться в извинениях перед родителями того мальчика ещё следующие несколько наших посещений туда.
После этого я начала избегать ситуаций, в которых требовалось говорить, и теперь я так стеснялась этого, что не могла даже общаться обычными словами или фразами.
«…Ладно», — сказала Рин, пока всё так же стояла в коридоре, скрестив руки и становясь всё более нетерпеливой. «Всё нормально». Затем она сделала шаг в комнату.
Просто отлично. Я снова сделала это. Если не отвечу на её вопросы — даже на один — она разозлится. Я опустила взгляд, более не способная сдерживать напряжение. Тени от листьев кизила создавали волнистые узоры на ковре. Даже их силуэты были изящными.
…Это выводило меня из себя. Мой голос, моё имя, всё. Какие надежды мама возлагала на меня в будущем? Или, может, все эти мечты были нацелены на остроумную, целеустремлённую Рин?
Но я никогда не узнаю, что она чувствовала на самом деле. Нельзя спросить вопрос у мёртвого и ожидать ответ… Даже если бы мама была жива, я не смогла произнести ни одного слова. Я не смогла бы даже «спросить» у неё ничего.
Сколькими словами мы обменялись с того времени — когда мы жили в той обветшалой квартире?
Нет. Я нисколько не изменилась с того времени. Так будет до конца моих дней. Я знаю, что будет именно так. Я никак не смогу стать изящным цветком, о котором мечтала моя мама. Так подумать: какой же жалкой и бесполезной я была. От этой мысли я ощутила, как уголки глаз начали нагреваться.
Нога сестры двинулась вперёд, топча силуэта кизила. Я пусто смотрела на неё, пока одна её рука уже была в воздухе.
Я напряглась и зажмурилась в ожидании шлепка. Но на щеке боль никак не отразилась. Вместо этого я почувствовала, как что-то начало с макушки расчёсывать мои растрёпанные волосы. Удивлённая от этого, я внезапно открыла глаза и вновь посмотрела на Рин. Она не улыбалась, но и не была зла. Он просто решительно смотрела на меня сверху вниз.
Что было странно, так это то, что она гладила меня по голове, а не била меня по щеке. Может, это был её какой-то новый способ показывать злость, о котором я не знала, но в любом случае данное поведение было для меня в новинку, и оно запутало меня.
Затем Рин медленно открыла рот и заговорила.
— Хлеб или рис? Что хочешь?
…Хлеб или рис? Я была больше по рису. Он сочетался с намного большим числом блюд, чем хлеб, и мне нравился его вкус. Но зачем она спрашивает об этом сейчас? Не хочу рушить обстановку, но вся ситуация вела к тому, что она заругалась бы до потери голоса. А вместе с этим что-то вроде: «Ты останешься в своей комнате, пока не расскажешь мне, почему не отвечаешь». Это я могла бы понять. Но почему она спрашивает о моих предпочтениях в крахмале?..
«Ах…» — вслух вскликнула я. В голову пришла идея. Он никогда не показывался, когда на самом деле был полезен, но мой голос всегда давал о себе знать, когда я удивлялась чему-то. Это было так жестоко.
Однако Рин не показала никакой реакции на это. Она сверлила меня взглядом, видимо, ожидая ответ. Я немного дрогнула.
«Хлеб» или «Рис»… Должно быть, это будет какое-то наказание. Это много объяснит. Я видела по телевизору, что убийцы предлагали своим жертвам множество способов смерти. Можно было с лёгкостью представить Рин в таком амплуа. Может, она и использовала такие безобидные слова как «хлеб» и «рис», но от этого становилось лишь страшнее.
Если это на самом деле несло под собой смысл наказания, представлялись они как жестокие и/или болезненные. Воображение разгулялось не на шутку. Что значит «хлеб»? Она зажмёт меня как сэндвич или использует тостер в виде инструмента для пыток? А вот с «рисом» было чуть сложнее — рисоварка была не приспособлена мучать кого-то — но я уже была в ужасе.
Какой ответ лучше дать? Если я скажу что-то вроде: «Ничего из этого», то она может просто отпарировать словами: «Ладно, тогда — макароны» и затем, о Боже, засунет мою руку в кипящую воду, или же?..
Может, тогда лучше выбрать хлеб. Нет, постойте, рис…
— Цубоми?
— Р… р… рис, пожалуйста!
С губ рефлекторно сошёл «рис», из-за того, что я услышала своё имя. И довольно громко, это точно. Достаточно громко, чтобы немного удивить Рин, судя по её виду, но я была шокирована не менее. Вероятно, это были мои самые громкие слова с рождения.
Кровь обильно начала течь к черепу. Я от одной грубости перешла к другой. Всему конец. «Риса» может быть больше не достаточно, чтобы наказать меня. Я начала представлять потенциальные представления жаренного риса в меню. Вскипячённый и оставленный в воке тушиться.
Пока мой мозг придумывал ещё более нелепые пути развития событий, твердый взгляд Рин растворился в улыбке. Не знаю, почему это произошло, но — как бы неподходяще это ни было — я поймала себя на мысли: «Какая же она красивая!».
Рин несколько раз похлопала меня по голове своей вытянутой рукой, затем присела так, чтобы наши взгляды были на одном уровне. «Хорошо», — сказала она. «Я попробую приготовить тебе что-нибудь отличное сегодня». В её голосе сохранялись острые нотки, свойственные ей, но в нём всё ещё чувствовалось тепло, что, казалось, проникало под мою кожу.
Ах, что мне сделать, чтобы говорить так же? Я не могла не восхищаться ею.
Сказав, что хотела, сестра развернулась и легонько пошла прочь. Я ещё какое-то время постояла в тишине, а затем начала снова паниковать. Может, под «отличным» она имела ввиду уровень наказания. В голове не пробегали никакие иные мысли, когда я оделась и отправилась к столу завтракать.
Даже во время еды Рин вела себя так, будто она была на седьмом небе от счастья. Работа папы продвигалась хорошо, что мы даже обсудили о том, как он может развиться до новых бизнесов. Наверное, поэтому она и была так счастлива.
Весь оставшийся день я оставалась готовой к бойне, но в итоге дожила до полночи без каких-либо наказаний, связанных с рисом. Сбросив свои тапочки, я закопалась в постель и воткнула наушники. И только тогда я заметила, что утренний завтрак был заметно вкуснее, чем обычно.
Перевод был выполнен командой GaijinGumi
Перевод, редактура, пруфрид — JimOnQ
Группа вк — https://vk.com/gaijingumi
