— Ну-ка втяни пузо!
— Ага! — сдавленно отозвался Харуюки в ответ на хлопки по животу и напряг все мышцы.
Как только обёрнутый вокруг тела шнурок туго затянулся под пупком, Харуюки почувствовал, что ему больше не нужно придерживать переднюю часть. Она будто сама прижалась к бёдрам.
— Вот теперь порядок. Видишь, с фундоси[✱]Традиционное японское нижнее бельё. Например, в нём выступают сумоисты. нужна решительность, — заявила женщина по имени Сиоми, вставая в полный рост.
Это и была та домоправительница, о которой говорила Утай. На вид ей было лет шестьдесят пять, и из-за высокого роста и худобы она напоминала цаплю. Сейчас она носила красивое серо-серебристое кимоно, а вот Харуюки стоял лишь в белом фундоси.
Когда они дошли до дома семьи Синомия в Омии, девочки тут же предложили Харуюки принять душ. Тот, конечно, из вежливости сказал “только после вас”, но это ничего не изменило, потому что он единственный изо всей троицы успел вспотеть на жаре.
Ванная в доме была целиком отделана дорогим кипарисом хиноки, как в дорогом рёкане[✱]Японская гостиница-санаторий с упором на купание в онсенах (горячих источниках).. Насладившись роскошью и смыв с себя пот, Харуюки вышел в раздевалку и оторопел. Изначально он собирался пойти домой сразу после кормёжки Хоу, поэтому не захватил сменной одежды. Харуюки полагал, что ему придётся вновь надеть пропотевшие трусы и форму, но и то, и другое куда-то исчезло. А пока он ошарашенно озирался, из-за двери раздался женский голос, приказавший надеть то, что ему оставили на полке.
И всё бы хорошо, но это была юката[✱]Тонкое однослойное кимоно для дома и летних прогулок..
Вернее, настоящей сложностью оказалось то, что к ней прилагалось фундоси, которое Харуюки ни разу в жизни не носил.
Он немедленно нашёл с помощью нейролинкера руководство по завязыванию фундоси и попытался справиться своими силами, но тут зашла Сиоми, критически оценила его усилия и заявила, что: “Так оно у тебя сразу свалится”. Затем, не желая слышать никаких возражений, завязала шнурок сама.
Харуюки стоял, как громом поражённый, не в силах переварить происходящее, а домоправительница тем временем ловко надела на него синюю юкату и горчичного цвета пояс.
— А-а… Спасибо, — только и смог он сказать.
Сиоми похлопала его по плечу костлявой рукой.
— Надеюсь, ты и дальше будешь дружить с леди Утай.
Она будто собиралась сказать что-то ещё, но закрыла рот, тепло улыбнулась и вышла из раздевалки.
Харуюки высушил волосы феном и длинным коридором вернулся в комнату Утай. Две девочки от души повеселились, комментируя внешность Харуюки, а затем дружно отправились в ванную. Было двадцать три минуты третьего. Тиюри как-то говорила, что девочки всегда моются подолгу, но уж к началу трёхчасового собрания они должны были закончить.
Харуюки второй раз в жизни оказался в гостях у Утай. Если не считать кондиционера, её комната была выдержана в классическом японском стиле — на полу татами, на стенах покрытие песочного цвета. Вокруг небольшого столика лежала дорогая на вид подушка для ног. В прошлый раз Он уже пытался устроиться на ней по всем правилам, но сдался через три минуты. Поклявшись, что исправит это недоразумение, он сел в сэйдза[✱]То самое “сидение по всем правилам”. Это на сведённых коленях с подобранными ногами пятками вверх..
По пути сюда он уже отправил матери сообщение, что задержится из-за собрания комитета, но ответа пока не пришло — должно быть, она всё ещё спала. В её собственной записке говорилось, что сегодня она, как ни странно, ночует дома, поэтому он непременно увидится с ней, но, увы, не успеет подготовить черновик речи… Или успеет? Харуюки решил не сдаваться раньше времени. Мать пообещала посмотреть и исправить черновик, и раз так, её сын тоже должен постараться.
Найдя на виртуальном рабочем столе текстовый редактор, он запустил его. Пальцы легли на голографическую клавиатуру, глаза уставились на мигающий курсор. Но первое слово никак не приходило в голову.
Когда Харуюки разговаривал с матерью на тему этой речи, та сказала: “Что хочешь, то и говори”.
“Но я не знаю, что хочу говорить…” — возразил тогда Харуюки, и мать ответила на это вопросом: “Тогда зачем рвёшься в совет?”
Поразмышляв, он, в итоге обнажил перед ней свои истинные чувства:
“Просто я… подумал, что хочу что-нибудь сделать. Что-нибудь, чего не мог сделать раньше”.
В ответ мать слабо улыбнулась и дала совет:
“Вот так и скажи. В выступлениях главное — достучаться до душ слушателей. Будешь зачитывать грандиозные манифесты — потеряешь аудиторию”.
— Достучаться до души… — пробормотал Харуюки, водя пальцами.
Наконец, он нажал на кнопку “Я”. Затем, после недолгих колебаний, на пробел. Ещё на кнопку. Ещё. Когда Харуюки писал сообщения друзьям, то печатал вслепую почти со скоростью Утай, но сейчас его руки двигались так неуклюже, словно он пытался набирать текст в боксёрских перчатках.
Лишь через десять секунд он поставил первую точку, поднял голову и прочитал: “Я ненавижу себя”.
Ему тут же представилось, как большая часть слушателей немедленно подумает: “Вот и работай над тем, чтобы полюбить себя”. От этого хора воображаемых голосов рука сама потянулась к “бэкспейсу”, но Харуюки сдержался и не стал ничего стирать. Вместо этого он продолжил:
“Ненавижу настолько, что ещё много лет назад отвернулся от себя, не желая ни смотреть в зеркало, ни думать о том, кто там. Где бы я ни был, что бы ни делал, я всегда лишь старался оставаться незаметным, чтобы со мной никто не разговаривал”.
Действительно ли он хотел говорить об этом перед всей школой? Может, лучше не вызывать отвращение у слушателей надрывными признаниями, а зачитать какой-то более оптимистичный манифест? Но слова лились нескончаемым потоком:
“У меня были друзья, которые заботились обо мне несмотря ни на что. Но я не верил даже им. Иногда я отталкивал протянутые руки помощи и убегал, бросая на ходу ужасные оскорбления. И, если честно, даже сейчас, читая вам эту речь, в глубине души я нисколько не изменился. Я хочу всё бросить и убежать и не могу представить себя членом школьного совета. Но даже несмотря на это…”
Даже несмотря на это…
Он захотел измениться. Он нашёл в себе силы захотеть.
Харуюки не мог сказать, когда именно это произошло. Когда он получил Брейн Бёрст от Черноснежки? Когда впервые взлетел в небо Ускоренного Мира? Когда победил в тяжелейшей битве против Даск Тейкера? Когда освободился от власти Брони Бедствия? Когда сумел вычистить птичью клетку в первый день работы комитета? Когда вызвался доделать выставку класса на культурном фестивале? Когда согласился участвовать в выборах школьного совета?..
Скорее всего, не было какой-то одной точки.
Новые знакомства, события, печали и радости постепенно меняли Харуюки. Постепенно в нём проклюнулись давно позабытые чувства — вера в себя, желание посмотреть себе в глаза… Он постепенно переставал жить со сгорбленной спиной.
Даже если он не вырвется из бесконечного истребления и не сбежит от Тескатлипоки…
Даже если потеряет все очки в Гранд Кастле и перестанет быть бёрст линкером…
Эти чувства никогда не исчезнут. Даже покинув Ускоренный Мир и вновь став Аритой Харуюки, он больше никогда не будет идти с опущенной головой.
Руки над клавиатурой сжались в кулаки. Решимость бёрст линкера вытеснила мысли о речи для выборов в школьный совет.
— Мы вернулись! — вдруг раздался голос, а дверь в комнату резко распахнулась.
Харуюки вздрогнул и застыл с поднятыми руками.
Внутрь вбежали Нико и Утай, тоже переодевшиеся в юкаты. У Нико кимоно было красное с белыми пионами, а у Утай — белое с синими ипомеями. Харуюки невольно засмотрелся, и Красная Королева — с собранными в непривычные пучки волосами — обиженно надулась.
— И чё, Харуюки, тебе нечего сказать?
— А? Э-э… в-вам обоим очень идёт.
— Вот бы ещё эти слова не приходилось из тебя щипцами тянуть, — Нико удручённо покачала головой.
Утай улыбнулась и напечатала:
“UI> По-моему, это очень милая черта его характера”.
— Не подыгрывала бы ты ему так, Мейден… в смысле Уи.
Похоже в ванной они договорились, что Нико будет называть Утай Уи. Харуюки обрадовался тому, что девочки успели подружиться, но тут Нико дёрнула его за волосы.
— Хорош лыбиться — лучше готовься. Нам уже скоро погружаться.
— Что? А, уже через три минуты? — Харуюки закрыл видный одному ему файл, свернул редактор и повернулся к Утай. — Синомия, вы уже договорились, в чьём пространстве собираемся?
“UI> Да. Саттин сказала, что организатором будет Фу, прямо как во время обсуждения похода на Инти”.
— Да? О, и правда.
Лишь сейчас Харуюки заметил, что в области оповещений зажглась новая иконка. Он так увлёкся черновиком, что не заметил рассылки Черноснежки. На всякий случай открыв письмо, он посмотрел на подушку под собой.
— Так… это собрание будет без ускорения, так что мы успеем отсидеть ноги и свалиться, если подключимся к нему вот так, за столом.
“UI> И правда. Сейчас, подождите”.
Утай открыла шкаф и достала махровое покрывало.
“UI> Конечно, эта подушка не для головы, но я предлагаю убрать столик и лечь”.
— Но…
— Поздно уже стесняться! Давай, время на исходе!
Нико вновь дёрнула Харуюки за волосы, и тот торопливо встал. Затем поднял столик и перетащил к стене под руководством Утай. Все трое легли на освободившееся место.
Наконец, они укутались одеялом, которое достала Утай. Приготовления завершились ровно за десять секунд до назначенного времени.
— Эй, Хару, — бросила Нико, лежавшая с другой стороны от Утай.
Харуюки повернул голову вправо.
— Что бы ни случилось, мы обязательно вытащим тебя. Не волнуйся и рассказывай всё как есть.
— Ага.
У него не осталось времени на более весомый ответ. Ровно за две секунды до трёх часов Харуюки и Нико отдали голосовые команды, а Утай запустила приложение с виртуального рабочего стола.
— Дайрект линк!
