— Обладать такой силой весело, но если мне придётся провести остаток жизни в одиночестве, как бешеному монстру, то это очень быстро надоест, — вздохнул Дерек. — К тому же, мне нужно понять, кто такой этот Верхен.
— Тот тигр назвал меня так, но тогда я думал, что это оскорбление, вроде «монстр», или какой-то титул. Но и та женщина назвала меня Верхеном и упомянула что-то вроде Верховного Магуса. Верхен должно быть имя.
[Клянусь бородой Максвелла, да!] — подумал Пустопёрый. — [Ну же, ты же умный. Сделай ещё один маленький шаг и пойми, что это твоё имя. Иначе почему разные люди узнавали бы тебя и называли именно так?]
— Имя парня, который жил в этом теле до меня, — сказал Дерек, заставив Пустопёрого застонать. — Или даже имя того, кто хочет овладеть этим телом. Это может быть ловушкой, но у меня не так много вариантов.
Паранойя Лита была жива и здорова, заставляя его сомневаться в каждом решении и искать врагов, даже когда их не было.
— Еда! — челюсти Пустоты щёлкнули от возбуждения.
[Гейзер маны!] — с радостью подумал Пустопёрый. — [Наконец-то! С его помощью я смогу исцелить оставшиеся раны, не позволяя Джорджу устроить резню и окончательно разрушить мою жизнь как Лита Верхена. В худшем случае я восстановлю жизненные силы и впаду в бессознательное состояние на какое-то время. Если я сам не знаю, где нахожусь, то посмотрим, как Летописцы меня найдут.]
Пустота был слишком сосредоточен на гейзере, чтобы замечать, что делает. Именно поэтому он ещё не рухнул вниз. Без его вмешательства мышечная память Лита позволяла ему висеть в воздухе бесконечно.
Несмотря на голод, Пустота подозрительно относился к гейзеру и приближался к нему медленно, опасаясь, что слишком быстрое насыщение может навредить.
Даже издалека Дерек чувствовал, как плотная мировая энергия проливается на его тело, словно весенний дождь на измождённого жаждой человека. Она приносила облегчение и надежду. Она снимала боль и тревогу о его существовании, даря ощущение нормальности.
Каждая частица энергии тьмы в его теле требовала броситься в этот бурный поток, но Дерек сопротивлялся с упрямством человека, привыкшего, что жизнь никогда не даёт ничего просто так.
— Чёрт! — закричал он от досады.
Масса мировой энергии ослепляла Зрение Жизни, и чем ближе Дерек подлетал к гейзеру, тем хуже он видел. Ещё хуже было то, что ему всё труднее становилось контролировать своё желание насытиться.
Голод и паранойя сошлись в тупике. Пустота плёл свои лучшие заклинания, но не мог остановить поступь. Он ждал одну минуту, но она казалась часом.
Ещё через минуту ничего не произошло, никто не пытался его убить, и тогда Дерек отбросил осторожность и бросился в самую середину гейзера. Для случайного наблюдателя эта поляна выглядела совершенно обычно.
Там была плодородная трава и тихий ручей, пробивавшийся из-под земли — и всё. Ни одного сокровища природы среди высокой травы, ни маны-кристаллов или жил магического металла. Если они и были, то глубоко под землёй.
Но для Мерзости эта поляна была величайшим кладом. Она изобиловала не только мировой энергией, но и жизненной силой. Дерек мог насытиться растениями, насекомыми и мелкими животными, прятавшимися в норах.
— Это было бы глупо и неэффективно, — он отказался спускаться, зная по опыту, что его прикосновение высосет из всего жизнь, даже против его воли. — Как там было это заклинание?
Пустота сосредоточился на воспоминании о путешественнике, которого он спас, следуя указаниям старой женщины.
— Нана, — произнёс он, вспоминая поток маны, необходимый для сотворения заклинания духа четвёртого ранга — «Материнские Объятия».
Не успел он осознать, как из земли возник изумрудный конструкт в облике Элины, распахнувшей руки к Дереку.
— Это глупо. У меня нет причин сомневаться в своих силах, — сказал Пустота, но при этом ощутил смесь отвращения и тоски.
Тоски — потому что черты Элины пробуждали в нём воспоминания младенчества, наполняя сердце тёплой любовью, которой она окружала его с того самого дня, как Дерек вселился в тело её ребёнка.
Отвращения — потому что он знал из названия заклинания, что Элина была матерью, а для Дерека это слово было не лучше, чем «отец».
