Глава 80 — Маcтеp безмятежнo копается в смартфоне.
Ну и после высказывания этиx слов, Oуян Хуацзай сделал глубокий вздох и моментально успокоился. Cледующим действием, он поднял кисть для письма и макнул её в чернила. Он освободил руку, от сковывающего её рукава и начал выписывать размашистыми и широкими взмахами. Pасписываемые им символы (Китайские), начали беспорядочно появляться на бумаге, словно сам смерч писал их сейчас на земле. Эта была такая вот форма рукописного почерка, в виде “дикой скорописи”! Как только каллиграфичные слова, начали выписываться на бумаге, вот таким вот подобным способом. Люди, которые хотели подбодрить и порадоваться за Оуян Хуацзая, тут же замолчали и они больше не могли проронить и слова. Они все полностью сконцентрировались на “дикой скорописи” Оуян Хуацзая, как если бы их души, засосало бы в круговорот этой величественной и ураганной техники.
Tолстяк и Хоу Цзи, так же бы были ей, сильно впечатлены. Ну и несмотря на то, что они, не могли осознать всю прелесть и всё величие этой каллиграфии, из-за того, что они, просто небыли каллиграфами, они всё же чувствовали себя так, как будто ураган с силой в двенадцать балов по шкале Бофорта, дул сейчас на них, со всех сторон, подбрасывая их в круговороте. Курсивно-выгнутый текст, похожий на траву, казалось, что танцевал свой дикий танец на ветру, заставляя людей в округе почувствовать, что этот танец был чрезвычайно реалистичным! После такого зрелища, эти двое закадычных друзей переглянулись, и они смогли ясно увидеть шок в глазах друг друга, ведь даже если они и не понимали ничего в каллиграфии, это всё равно не означало того факта, что они не могли понять того, что данный продукт “ураганной” техники каллиграфии, был и вправду невероятно впечатляющим!
Тем не менее, Толстяк вслух сейчас высказал такие слова, которые шли вразрез с его истинными мыслями: “Что это за херня то такая? Bыглядит так, как будто таракан, вымазанный в чернилах, пробежал по бумаге. М-да в подобной каллиграфии нет ничего эстетичного или же приятного для глаз...”
“Друг, что стоит вон там и сейчас комментирует, послушай меня внимательно, это ведь соревнование каллиграфов, так что прошу соблюдай тишину. Ты не имеешь права отвлекать своими словами участников соревнования.” — Цзян Сунюнь, тут же отчитал Толстяка.
Толстяк одарил этого чудилу злобным взглядом и уже хотел было начать ему возражать, но его потянул назад за рукав Хоу Цзи. Ву Чанси так же сильно приглушил свой голос и сказал: “Таковы правила. Поэтому не создавай лишние неприятности понапрасну. Если вы и действительно хотите помочь Мастеру, то просто соблюдайте тишину.”
Ну и только после этих слов, Толстяк смог наконец-то заткнуться. Ну и когда он украдкой посмотрел на Фанчжэна, он моментально был поставлен в тупик. Он увидел, что Фанчжэн уже вынул свой мобильник из кармана и начал с ним играться, быстро тыкаясь по экрану! Фанчжэн даже еще и не приступал к каллиграфичному письму! A предоставленная ему кисть для каллиграфии, всё еще была на своем месте, на столе. Она даже не была обмакнута чернилами. Ну а что до самих чернил? Так к ним еще даже и не прикасались!
“Блять, что вообще делает Мастер? Почему он играется со своим мобильником, во время настолько важного для нас соревнования? Чёрт побрал всех этих надменных литературных ублюдков, Мастер что, признаёт из-за них поражение, вот так вот просто и без сопротивления?” — Без каких-либо дополнительных размышлений, воскликнул Толстяк.
Этот пронзительный выкрик заставил всех людей в округе аж подпрыгнуть от неожиданности, когда они чисто на подсознательном уровне и посмотрели затем на Фанчжэна.
Тем не менее, Цзян Сунюнь начал злобно порицать кричащего Толстяка: “Друг, что стоит вон там, если ты и впредь будешь продолжать орать, то не вини меня за то, что я выгоню тебя отсюда прочь!”
Толстяк знал, что сейчас он был сильно виноват перед людьми и Мастером и поэтому он и не сказал ни слова в свою защиту.
Цзян Сунюнь взглянул на Оуян Хуацзая и увидел его в каком-то странном и кажущимся безумным состоянии. Его глаза были красные, а всё его естество, казалось, что источало дикое и необузданное безумие. Он совершенно не услышал выкрика Толстяка! Ну а его слова на бумаге, были похожи на беспорядочный ураган, которые проявлялись там с впечатляющей скоростью. Все без исключения символы что он сейчас безумно выписывал, были и действительно превосходные!
Ну и когда президент Ассоциации свободных Каллиграфов из уездного города Суну это и увидел, то он не мог не воскликнуть от восхищения: “Он точно оправдывает свой заслуженный титул эксперта! Он оставался поистине невозмутимым, независимо от обстоятельств! Он полностью погрузился в своё каллиграфичное письмо и это случилось уже после того, как он написал всего лишь около десяти символьных слов на бумаге. Его тело и текст, кажется, что слились воедино. Настолько великолепные навыки каллиграфии, и действительно доказывали всему нашему миру, заслуженность его титула — настоящего эксперта в каллиграфии!”
Цзян Сунюнь так же решил высказаться с восторженным придыханием: “Каллиграфия Мистера Оуяна и вправду очень хороша. Да и к тому же, она стала намного лучше, чем была раньше! К нашему общему несчастью, Мистер Оуян в последние годы, слишком редко демонстрировал свои работы и навыки обычным людям типа нас. Если бы не Ву Чанси, который и устроил всю эту шумиху, то я, возможно, так бы никогда и не узнал, что навыки Мистера Оуяна уже достигли стандартов эксперта национального уровня! Хе-хе-хе, похоже, что это и вправду было правильным решением с моей стороны, чтобы посодействовать этому соревнованию каллиграфов. Похоже, что наш город Чёрной Горы, покажет отличные результаты на следующем соревновании каллиграфов национального уровня.”
Сунь Гуаньин кивнул и сказал: “И вправду. Наш город Чёрной Горы, теперь поразит всех, на соревновании каллиграфов национального уровня!”
Цзян Сунюнь кивнул. Он просто теперь, даже и не мог закрыть свой рот, из-за его широченной улыбки на лице. Он взглянул на Фанчжэна и сказал, слегка покачав головой: “У меня нет ни малейшего понятия о том, что этот монах задумал или что он вообще делает. Он вообще не участвует в соревновании, когда оно уже подходило к своему логическому завершению и он даже осмеливается, просто играться со своим мобильником. Если посмотреть на него со стороны, то кажется, что он и действительно сдался, и выбросил белый флаг.”
Сунь Гуаньин усмехнулся и сказал: “Как может человек, который играется в игры на мобильнике находясь в галерее, иметь хоть какие-нибудь способности в каллиграфии? В общем: забудьте об этом, поскольку нам сегодня уже посчастливилось увидеть великолепную каллиграфию Мистера Оуяна, то всё это событие, явно не было напрасным. Так же благодарность за это произошедшее событие, может быть направленна и к этому монаху, ведь без него бы, ничего и не произошло.”
Цзян Сунюнь кивнул и сказал: “И вправду. Если бы не вся его поддельная чушь с каллиграфией на снегу, то нам бы возможно и не посчастливилось бы побывать на таком великолепном пире для каллиграфов, чтобы отведать на нём настолько великолепную каллиграфию.”
Остальные люди так же заметили этот момент с монахом и начали его в тайне от других обсуждать.
“Хе-хе, а почему этот монах играется с мобильником, вместо того чтобы писать?”
“Ха-ха, он вероятнее всего знает, что он лишь ничтожный червь перед Мистером Оуяном, поэтому он взял на себя инициативу, чтобы сдаться и провозгласить себя Французом в каллиграфии.”
“Каллиграфия Мистера Оуяна выглядит так, как будто это была настоящая работа Богов. Она такая красивая и величественная! Эта каллиграфия наверное стоит на одном уровне, с каллиграфией национальных экспертов, верно же говорю?”
“Если бы это был я, то я бы просто признал бы поражение, когда бы я соревновался бы с настолько хорошей каллиграфией. Этот монах, можно было сказать, что довольно-таки проницательный. Он знал, что символы, которые он сможет написать своей каллиграфией, будут на фоне символов, написанных Мистером Оуяном, выглядеть как полное дерьмо, написанное куриной лапой, поэтому он и решил их вообще и не писать. Как говорилось в пословице: «без сравнения не будет и вреда»!”
“Верно. Если он так ничего и не напишет, то он по крайней мере сможет сохранить остатки своего достоинства. Если же он всё же решит что-нибудь да написать, то одно сравнение работ сможет окунуть его... Хе-хе-хе-хе!”
…
Ну и когда Оуян Фэнхуа услышала все эти обсуждения остальных людей, она украдкой посмотрела на Фанчжэна. Ну и вправду, Фанчжэн просто копался в своём мобильнике и что-то там постоянно тыкал. Она покачала головой и про себя подумала: «Я думала, что данный молодой монах будет занимательным и экстраординарным человеком. Но, судя по всему, он был просто извращенцем, у которого из хороших черт, было только лишь смазливое и симпатичное лицо. Какой позор на всю его симпатичность. Его чёрное сердце кидает тень на репутацию Будд и Бодхисаттв, да как он вообще мог быть монахом?”
Цзин Янь так же посмотрела на Фанчжэна и её брови начали нахмуриваться еще сильнее чем раньше. Чэнь Цзин прошептал ей на ушко: “Этот монах и вправду что-то с чем-то, он тупо тыкает что-то в своём мобильнике, во время соревнования каллиграфов. У него даже нет смелости, чтобы соревноваться. Что он за мусор то такой.”
Цзин Янь кивнула, в первый раз за день соглашаясь с доводами Чэнь Цзина и затем сказала: “Да, что верно, то верно. Как же сильно он позорит своими действиями, свою симпатичную мордашку. Я надеялась, что он будет совершенно иным человеком, но теперь, чисто основываясь на его внешнем виде и на его отношении к соревнованию, можно было сделать вывод, что всё что у него было из плюсов, это лишь немного больше силы, чем у обычных людей. Он просто засранец, который попытался сделать себе имя в мире, мошенническими действиями! Он что, и вправду хотел стать знаменитым, через нас репортёров и через нашу новостную компанию? Ну тогда, я и вправду сделаю его знаменитым, когда я вернусь назад в офис!”
Ну и когда Цзин Янь всё это и проговорила, она начала размышлять о разных способах, чтобы усилить негативное отношение в обществе к данному храму, и чтобы вывалить на него тонны всякого мусора и дерьма! Она хотела, чтобы данный храм всегда жил под гнётом отвратительной репутации “обманщиков” и под тяжестью печально известной репутации у единственного монаха данного храма, который не может ничего, кроме мошенничества!
Деревенские жители не понимали, чем вообще являлась каллиграфия и что в ней было красивого, но они так же, как и остальные тут люди, знали, что текст Оуян Хуацзая был очень приятен на вид. Ну а что до Фанчжэна, так он просто игнорировал всё происходящие в округе и продолжал ковыряться в телефоне. Было очевидно, что ситуация для него, была поистине ужасная. В общем: все эти пришлые на гору люди, были большими шишками, перед которыми все обычные люли типа них, должны были ходить на цыпочках, а Фанчжэн в отличии от этих напыщенных и важных особ, был просто ребёнком из их деревни. Поэтому деревенские жители, естественно чувствовали озабоченность и тревогу, когда он находился в столь невыгодном положении.
Ну и Ван Югуй переживал за Фанчжэна больше, чем остальные. После того как он в течение долгого времени наблюдал за Фанчжэном, который практически весь день игрался со своим телефоном, он не смог больше этого выдерживать, и он помчался вперед к нему, чтобы злобно прокричать: “Фанчжэн, какого чёрта ты вообще вытворяешь? У тебя же соревнование каллиграфов, ты что, о нём уже и позабыл?! Почему у тебя всё еще есть настроение чтобы продолжать копаться в своём мобильнике? Даже если твоя каллиграфия и была действительно плоха, тебе всё равно нужно было написать ну хоть что-нибудь! Мужчина мог проиграть, но он не мог сбегать с битвы или же прятаться! Чём ты чёрт возьми будешь в глазах всего этого мира, если ты будешь бежать каждый раз, когда ты будешь встречаться с трудностями?!”
Фанчжэн этими словами был реально удивлен. Когда это он от чего-то сбегал? Когда это он избегал данной битвы? Что блин вообще происходит?!
“Дядя Ван, я не избегаю битвы.” — Объяснил Фанчжэн.
“Если ты не избегаешь битвы, так какого рожна ты всё продолжаешь и продолжаешь тыкаешься в свой телефон? Давай его сюда. Я верну его тебе, когда ты закончишь с соревнованием.” — Ван Югуй уже хотел вырвать мобильник из рук Фанчжэна.
Фанчжэн с легкостью избежал его цепкого хвата и сказал с невесёлой улыбкой на лице: “Дядя Ван, не заморачивайтесь попусту. У меня естественно были свои собственные причины, чтобы использовать сейчас телефон.”
“Да какой вообще был смысл в использовании телефона, во время соревнования в каллиграфии?” — Ван Югуй аж прокричал эти слова.
“Ха-ха, возможно один очень “знаменитый” мастер, пытается сейчас найти какую-нибудь наиболее приятную для глаз каллиграфию, чтобы её и скопировать.” — С эксцентриситетом проговорил Блиноголовый.
“Эй дерьмолицый харе трындеть, те у кого осталось менее половины штанов, не имеют даже права разевать свой рот. Разве твоим шарам не холодно под таким сильным и морозным ветром?” — Псина Сун был первым человеком, кто запустил новую волну из вербальных атак в этих культурных людей. Его резкий ответ настолько сильно сжал лицо Блинолицого, что тот хотел схватить его как скомканный комок и сражаться им с Псиной Cуном до самой смерти*. Однако же, когда он увидел, что Псина Сун сейчас выставлял свою бандитскую натуру напоказ и вызывающе его провоцировал, он тут же отказался от этой затеи и затем, про себя, он подумал: «Я же человек высокой культуры и я не сражаюсь с быками да свиньями, ведь подобные действия будут просто оскорблением высокой культуры!»
*Его резкое возражение, сдавило лицо Блинолицего настолько сильно, что он хотел сражаться им с Псиной Суном. — Вот такой прямой перевод данной фразы... я не имею ни малейшего понятия, что она означает... Шутка насчёт того, что он свернул блин в трубочку? Бумага — камень?... Если кто поймет шутку, то напишите пожалуйста в комментариях и я заменю перевод.*
